СПбГБУК «Централизованная библиотечная система Курортного района»

 
 
 
 
Вы здесь: Главная Краеведение Григорий Козинцев
Четверг, 28.03.2024
 
 

Козинцев Г.М. 105 лет со дня рождения

«Художник не умирает естественной смертью и не кончает жизнь самоубийством. Его убивает время»

Григорий Козинцев. Запись в дневнике

Григорий КозинцевВ поселке Комарово есть улица, на которой расположены рядом дачи трех знаменитых кинорежиссеров, без фильмов которых невозможно представить историю отечественного кино. Это дачи Надежды Кошеверовой, Иосифа Хейфица и Григория Козинцева.

Н.Кошеверова: «В последние годы мы жили рядом в Комарово, встречались чуть не каждый день. ... Бывать у Григория Михайловича дома было наслаждением. В общении с друзьями Григорий Михайлович был примером чуткого внимания, полной искренности и бесконечной доброты».

И.Хейфиц: «Мне повезло: наши стандартные дачи, „стандарашки“, как мы их называли, стояли рядом, отгороженные невысоким штакетником. В гости друг к другу мы ходили редко, щадили отдых — то у Козинцева, то у меня стучала пишущая машинка или была тишина, драгоценная после сумятицы съемок или утомительной самоподготовки. Но очень часто мы встречались на нейтральной почве, у границ дачных участков, у штакетника. Они так у нас и назывались: встречи у забора. У низкого забора стоять было удобно, можно было облокотиться, непринужденно беседовать».

22 марта 2010 года Григорию Михайловичу Козинцеву исполняется 105 лет. Его уже давно нет с нами. Именно в Комарове случилась его последняя болезнь, отсюда его повезли в Ленинград, где он скончался 11 мая 1973г.

Сын режиссера вспоминает:

«Когда он ехал в машине скорой помощи из Комарова в Ленинград — в последний раз в своей жизни — врачи дали ему вдохнуть веселящего газа, после чего спросили, как он себя чувствует. Отец, в полусознании, вежливо улыбнулся: «Спасибо, ничего». Врачи тоже улыбнулись: «Другие обычно матерятся».

Этот воспитанный, тонкий, деликатный человек, которого Евгений Львович Шварц называл «помесь мимозы и крапивы», был верен себе и перед концом.

Мне уже приходилось отмечать, что советская культура в своем существовании испытала давление такой силы, какой, пожалуй, не знала ни одна культура. Человек, если он хотел состояться в искусстве советского времени, вынужден был играть по назначенным правилам или уйти из профессии. Но суть искусства требует от автора искренности, иначе покидает вдохновение. И настоящий художник попадал в то полузадушенное состояние, в котором невыразимое его разрывало, а говорить своим голосом практически не давали. Словно человека держат за горло, а он пытается петь. К каким психологическим и физическим последствиям это приводило, понятно. Люди, работавшие в кино, оказывались в особом положении. И потому, что кино назначили главным орудием пропаганды, а значит, подвергали особо пристальному контролю, и потому, что кино — это целое производство, организовать которое очень трудно, и от кинорежиссера требуются особые качества руководителя коллектива. В несвободной стране, чья система держится на доносах, это особенно непросто.

Козинцев прожил жизнь своего века, с присущими ему заблуждениями и поздним горьким раскаяньем. Он был тонкокожий, всё происходившее отзывалось на нем сполна. Достаточно прочитать изданную его вдовой книгу «Черное глухое время», куда вошли отрывки из его дневников, не попавшие по цензурным соображениям в его знаменитый пятитомник. Читать этот текст трудно, кажется, что страницы сочатся кровью. И это пишет как бы обласканный властью режиссер, лауреат множества премий... После этой книги не удивляет язва, бывшая у Козинцева, и его инфаркт. Он мог бы прожить гораздо дольше, если бы не спорил со временем, если бы смог смириться...

«Надо знать жизнь» — учили нас, художников. «Ближе к жизни. Изучайте жизнь». Охотно давали авансы на поездку, отправляли в «творческие командировки». Художник покупал билет в мягкий вагон, скорый поезд подвозил художника ближе к жизни.

Иногда сама жизнь приближалась к нашему брату.

— Приезжайте срочно в Комарово и заберите вашего ребенка, — позвонил телефон из пригорода, — говорят из органов. Мы приехали за вашей тещей.

На полянке перед домиком, который мы снимали на Карельском перешейке, играл мой маленький сын. У веранды на табуретках сидела мать моей жены, рядом устроились два незнакомых мне человека. Они мирно сидели на солнышке, наблюдая за мальчиком.

Моя жена, приехавшая со мной, продолжала плакать.

Человек с брезентовым портфелем показал мне ордер на арест.

— Ничего, — сказала мне Ольга Ивановна (она до этого просидела десять лет), — и там люди.

Она привычно села на заднее сидение машины между двумя приехавшими.

Мы увидели ее через семь лет, после реабилитации. 7/ХП.69

(Эта запись о событии мая 1949 года сделана в те дни, когда Козинцев заново просматривал свои тетради конца 40-х — начала 50-х годов)

(Г.Козинцев. Из дневника)

Валентина Георгиевна Козинцева рассказывала, как увозили ее мать, сидевшую до войны и снова взятую по второму разу после войны. Как ходила она к известной в Комарове Шуре-финке, Александре Яновне, садовнице, за овощами, когда собирала посылку для матери в лагерь. Сталинская система, наделив художников работой, дачами, пайками, требовала платы — соответствующей идейной продукции. А чтобы особо самостоятельные были кровно заинтересованы, брали заложниками родных. Так Лев Гумилев расплатился четырьмя посадками за родство с Ахматовой, а Козинцев был связан годами заключения тещи. Известна дружба между Козинцевым и Шостаковичем. Но это была не просто привязанность.

«Дружба Шостаковича с Козинцевым была особой. ... Когда они встречались, их разговоры всегда были очень интересны и серьезны, и никто из нас в них не вмешивался; хотя и очень интересно было бы послушать их, мы старались оставлять их вдвоем. Я вспоминаю уже последние годы, в Комарово. Когда приезжал туда Шостакович, он обязательно встречался с Григорием Михайловичем, и снова они подолгу беседовали вдвоем».

Так вспоминает Надежда Кошеверова, сама дружившая с Козинцевым, работавшая с ним еще со времен молодости. Но даже она не догадывалась о той степени доверия, которое питал абсолютно закрытый и осторожный Шостакович к Козинцеву. Об этом рассказала вдова режиссера. Она вспоминала, что именно несчастье с ее матерью заставило Шостаковича быть более открытым с ними обоими. Поэтому, когда в недавнее время стало известно подлинное отношение Шостаковича к советской системе, и многих это поразило и даже заставило возмущаться, для Валентины Георгиевны ничего нового не открылось. Фильмы-киносимфонии, поставленные Козинцевым по трагедиям Шекспира в сотрудничестве с Шостаковичем («Гамлет» и «Король Лир») отражали их общую точку зрения на путь человека через страшное время, путь, в котором есть лишь одна возможность — с достоинством умереть.

«Поймут ли, оценят ли грядущие потомки...» — мучительно размышлял Григорий Михайлович Козинцев, делая свои невозможные тогда для печати записи в дневнике. На что он рассчитывал, когда писал это? В таком ранимом, часто приходившем в отчаянье человеке, которому тогда всё казалось в черном цвете, жила, тем не менее, неистребимая вера в победу правды, чистоты, нравственности. Он так точно, так безжалостно формулирует, что эти его записи, переживя то время, снова современны:

«Ожили сталинские пугалы, зашипели, зачавкали: пустите нас обратно! Мы же русские! Мы же традиция! Мы же реалистические! Мы же от имени народа!

Чего им недодали? Званий, денег, наград?...

Крови.»

(Г.Козинцев. Из дневника)

«Рассыпать набор...Веселый горох отдается эхом ревущего и улюлюкающего зала. Уря!.. И — „бей его!..“.

Расправа с космополитами и тошнотворный запах лекарств, слышащийся еще в передней зачумленной квартиры.

Проклятые годы. Черное, лихое время. Вечный кровавый русский закат над лобным местом и стая воронья...

Рожденные в года глухие...»

(Г.Козинцев. Из дневника)

Так, блоковскими словами, определял Козинцев судьбу своего поколения. Это было поколение людей, с детства избранных историей. Она дала им шанс — и они воспользовались им. Казалось, с переворотом всей российской жизни в 1917 году наступит свобода, полная возможность реализации — в разных сферах. Для многих новых людей так и оказалось. Сын режиссера пишет:

«Он многократно повторял — и в этом я нисколько не сомневаюсь — что молодость была самой яркой и счастливой порой его жизни. Более того, верность „веселой звезде двадцатых годов“ отец сохранил до самого конца».

Этот соблазн нового, неограниченной свободы самовыражения захватил умы многих художников, значительно более зрелых, чем Козинцев, которому в 17 году было всего 12 лет. Блок, Мейерхольд, Маяковский, Альтман и многие другие, которым потом за эту свободу пришлось заплатить страхом, немотой и жизнью... Но это потом. А тогда уже в 19 лет Козинцев стал руководителем театральной мастерской ФЭКС (Фабрика эксцентрического актера), признанный талант, даже авторитет. Революция в жизни и умах делалась при помощи совсем молодых людей (вспомним судьбу Аркадия Гайдара). Но, как известно, революции пожирают своих детей. За безграничную свободу пришлось заплатить безграничным страхом.

«Один небольшой вечерок с одним товарищем, курящим трубку, в большом белом здании посреди большой пустой площади. М.б., этот вечерок и был главным.

Потом уже и про „флейту“, и про Лира мне было проще рассказывать».

(Г.Козинцев. Из дневника)

КозинцевВ том наступившем после революции времени, в котором, по слову Маяковского, «дело адово делается уже», вместо страха Божьего, который отменили, вступили страхи совсем другого порядка, ибо свято место пусто не бывает.

За «Трилогию о Максиме», рабочем парне с питерской окраины, Козинцев стал лауреатом Сталинской премии первой степени. Ясно, что диктатор был доволен режиссером. Но удавка на шее переносилась Козинцевым тяжело. И тогда он ушел в театральную режиссуру, ставя шекспировские трагедии, созвучные духу времени накалом страстей. В театре под защитой классической пьесы можно было быть свободнее. Недаром декорации Натана Альтмана к постановке Козинцевым «Короля Лира» в 1941 году изображали виселицы. Много позднее Козинцев напишет книгу, назвав ее «Наш современник Вильям Шекспир». Для него самого это так и было. Через Шекспира он исповедовался миру, с которым состоял в постоянном конфликте. Отличавшийся повышенным уровнем чувства справедливости, остро переносивший жестокость времени, умевший радоваться успехам молодых талантов (он защищал фильм Тарковского «Андрей Рублев»), Козинцев был поистине благородной натурой, обладавшей целомудренной душой рыцаря. Он поставил фильм «Гамлет», поразивший даже англичан, а завершил свой путь фильмом «Король Лир», в котором серые от пепла люди бредут по мертвой земле — итог размышления режиссера о трагической истории ХХ века.

Ирина Снеговая